статья не совсем в тему но посчитал её уместной, потому как скептическое отношение ко всему(ну и в том числе к сей фразе) есть необходимая черта анархиста ИМХО, как человека, не признающего никаких априорностей(особенно априорных авторитетов, чьё слово не подвергаясь критическому анализу воспринимается как истина), статью содрал с сайта Варракса(националист-сатанист), что, впрочем, не делает её менее интересной. Тех кто сможет осилить такой объём текста прошу высказать своё мнение по данному вопросу.

2. Принципы скептического миропонимания

Приведу таковые в вольной трактовке.

Во-первых, нельзя утверждать, что чувства дают нам знания о реальности. Все, что мы воспринимаем – проходит через наши органы чувств, затем обрабатывается соответствующими структурами мозга, последующее восприятие идет в том числе и с учетом бессознательных структур психики, и так далее; и при всем желании невозможно заявить, что мы воспринимаем то, что есть на самом деле. Человек осознает лишь небольшую долю того, что воспринимают его органы (классический пример: описания под гипнозом получаются куда подробнее, чем если человек просто вспоминает что-либо; и что тогда говорить о том, что вообще не обрабатывается сознанием?). А потом на все это накладываются еще и его личные интерпретации, уводящие еще дальше от реальности в субъективную действительность[1] (помните знаменитое дзеновское "флаг колышется"[2]?).

Если же уйти с уровня "кухонной аргументации", то подход становится более понятным: так, еще со школы все знают, что электрон проявляет при определенных условиях опыта волновые свойства, а при других – корпускулярные. Так что тезисы "электрон является волной" или "электрон является частицей" противоречат фактам, а заявление "является и тем, и другим" – попросту методологически безграмотно.

Во-вторых, индукция не является надежным выводом. Классическое рассуждение на эту тему есть у Д. Юма на примере бильярдных шаров: многие уверены, что на основе многочисленных наблюдений за механическими столкновениями шаров можно узнать, как будут двигаться таковые в той или иной ситуации. В более общем виде: законы причины и следствия говорят нам, какое следствие необходимо произойдет, если имеет место быть определенная причина. Однако – а можем ли мы в действительности знать такие законы причинности? Говоря о причине, мы имеем виду то, что нечто следует одно за другим, что имеет место контакт между обоими явлениями, а случающееся как следствие контакта происходит необходимо. Таким образом, понятие причины характеризуется последовательностью, контактом и необходимостью. С последовательностью и контактом проблем не возникает: это относится к непосредственному опыту. А вот откуда мы знаем, что то, что происходит, – происходит необходимо? Можем ли мы как-либо воспринять необходимость per se? Нет. Следовательно, мы вообще не можем обладать знанием о необходимости.

Мы знаем только то, о чем у нас есть опыт.

Важно: здесь то, в чем кардинально расходятся Кант и Гегель. Вещь есть сама по себе, вне зависимости от наших знаний о ней (Кант); или же вещь есть знание о ней (Гегель)? Гегель говорил, что мы знаем вещь, которая исчерпывается самим знанием о ней (панлогизм). Кант говорил, что вещь мы не знаем и познать не можем, но знаем только явления. Шопенгауэр продолжил мысль Канта: явления сами по себе, вне познающего субъекта, не имеют бытия: они, явления, сами по себе есть априорные формы познания нашего сознания. Следовательно, познание явлений – это познание собственных познавательных форм, и весь процесс познания сводится к познанию себя в мире как собственном представлении (в онтологическом смысле: воля познает себя).

Так что же мы знаем? Реальность (вещь в себе)? Действительность, которая есть явление (и не имеет бытия само по себе)? Собственное представление? Себя?

Короче говоря, если мы дифференцируем реальность и действительность, то должны, во-первых, знать, что действительности самой по себе, без субъекта, нет, а во-вторых, что явление (действительность) – есть представление. Многими подразумевалось, что явление (объект) – это прерогатива вещи (бытия), а представление – прерогатива сознания. Но они, явление и представление, тождественны! Бытие как нечто пассивное вовсе не предстает нам в явлении, а, наоборот, субъект представляет мир через априорные формы (те же пространство и время, например). И при этом все это (действительность) находится только в сознании (что суть представление), но никак не вне сознания (иначе мы приходим к гегелевскому панлогизму: есть представление и плюс к этому есть явление, а если явление есть, то оно тем самым бытие, причем – идеальное). То есть нельзя сказать, что мы знаем действительность, ибо сама действительность есть знание (представление). И в результате получается тавтология: мы знаем то, что знаем (знание).

Разумеется, сейчас обсуждалась онтология. Возвращаясь к гносеологии: таким образом, в контексте разговора у нас есть знание исключительно о наличии устойчивых последовательностей, но никак не необходимости.

Совсем остенсивно: невозможно опровергнуть тезис: "все, свидетелем чего вы являетесь, происходило совершенно случайно, и наличие связи между причиной и следствием – иллюзия, созданная маловероятностью такого совпадения".

Возможно, на первый взгляд кому-то это покажется диким – но при тщательном анализе становится понятно, что логика Юма неопровержима, и утверждение о наличии необходимости причинно-следственных связей – не что иное, как предмет веры.

Можно возразить: почему предмет веры, а не априорность, как утверждают Кант и Шопенгауэр? Действительно, Юм был первым, кто по-настоящему поколебал основы детерминизма. Но посмотрел на проблему, так сказать, объективистски, сведя все к банальной привычке. Кант же полез в собственный разум, он задался вопросом: почему необходимость, которая ну никак не выводится из опыта, имеет представление в нашем сознании? И сделал вывод, что необходимость, как и сама каузальность, суть априорная форма познания. Ибо наши познания относительны, соотносимы, категориальны. Мы мыслим отношениями и воспринимаем только отношениями: для того, чтобы нечто объективировалось, оно необходимо должно быть соотнесено с чем-то еще. Нечто не соотносимое, абсолютное не имеет смысла в сознании. А потому причина, следствие и сама необходимость (даже временная последовательность! но здесь это к делу не относится) – суть априорные формы познания. Чтобы что-то понять и объяснить другому, мы необходимо должны сделать некое соотношение, а потому в процессе познания мира мы сами его детерминируем (самый наглядный пример детерминации – любая научная формула, даже любое определение). Ну и т.д. И, по аналогии с предыдущим примером, утверждать, что якобы есть причинность в сознании и – плюс – вне сознания – значит, опять же, возвращаться к пресловутому панлогизму (не говоря уже о том, что некий мужик нехорошо цыкает зубом и помахивает бритвенно острым лезвием).

Собственно говоря, не вижу здесь повода для спора: конечно, априорные формы познания появляются у нас еще до того, как сознание научается мыслить в прямом смысле слова – с самого рождения. Физиологический пример: изображение на сетчатке глаза получается перевернутым; через некоторое время младенец соотносит свое ощущение осязаемого и видимого, и изображение "переворачивается". Таким образом, говорить о том, что имярек верит в пространство или время – попросту бессмысленно, так как у нас нет возможности восприятия вне этих форм. Но вот, скажем, заявить о том, что пространство и время "есть на самом деле" – это уже предмет веры, контрпример всем хорошо знаком из фильма "Матрица".

Здесь важно уяснить, что скептики заявляют, а что не заявляют. Скептическим является тезис "мы не знаем о необходимости существования причинно-следственной связи". Скептики не заявляют, что такой связи не существует. Рассматриваемый тезис об индукции – эпистемологический, а не онтологический. Этого и не понимают многие невежественные критики скептицизма, заявляющие нечто подобное такому: "раз вы не верите в то, что неизбежно разобьетесь, выпрыгнув из окна на 15-м этаже, то слабó прыгнуть?".

В-третьих, скептик никогда не забывает о том, что дедукция не порождает новых истин – дедукция не дает нового знания. Дедукция – это вывод, сделанный по неким определенным правилам из некоторого набора утверждений. Этот вывод всегда будет истинным (в логическом смысле), если истинны предпосылки и общезначимы правила вывода. Ergo – дедукция тавтологична, она не дает нового знания.

Кроме того, то же положение можно обосновать и по-другому: уверенность подчиненности общим правилам объекта рассуждения непосредственно следует из априорной истинности общего утверждения силлогизма, что не имеет оснований, если не исследованы все члены множества. Так, из посылок "Все люди смертны" и "Кай – человек" действительно следует, что Кай смертен – по правилам формальной логики. Но это – формальный вывод, который подразумевает, что "все люди – смертны" является истиной. А для этого надо иметь данные о всех людях, что невозможно хотя бы потому, что не все они еще родились.

Собственно говоря, здесь имеет место уже упоминавшаяся проблема индукции: вывод, относимый ко всему классу, строится исходя из ограниченного кол-ва частных случаев.

В-четвертых, дедукция не доказывает собственных утверждений. Дело в том, что дедукция необходимо предполагает истинность предпосылок рассуждения. Но обоснованность предпосылок тоже не может взяться ниоткуда. И тут мы имеем трилемму: либо процесс обоснования обоснований идет ad infinitum, либо происходит логическая спекуляция типа circulus in demonstrando, либо приходится в некоем месте прерывать цепочку постулативно. Следовательно, ни один исходный принцип не может быть обоснован дедуктивно.

"В соответствии с теоремой Геделя о неполноте замкнутых формальных систем при их достаточной сложности часть предложений этих систем, будучи истинными, не будут иметь доказательств в рамках и средствами этих систем. Но из теоремы о неполноте вытекает еще один интересный вывод – если экстраполировать геделевские истинные, но недоказуемые предложения на существующие философские категории, то подобные (недоказуемые) истины будут выступать в качестве метафизических. Т.е. их можно только принять (аксиоматизировать), разомкнув и расширив систему. Остальные (выводимые) истинные предложения будут эмпирическими – единожды сделанный вывод этих истин может быть повторен каждым и многократно. Таким образом, метафизика недоказуемости имеет место в любой системе, достигшей определенного уровня сложности. И эта метафизика, ввиду недоказуемости, может быть только отвергнута или принята – аксиоматизирована (положена в основы последующих теорем-выводов)."

— Warrax, Olegern, "Princeps Omnium"

В-пятых, любому суждению можно противопоставить равное ему по силе противоположное суждение. Пожалуй, это самый трудный для восприятия не-скептиками тезис, так как его пытаются понять исходя не из принципов скептицизма, а из своего бытового опыта. Поэтому поясню на совсем уж бытовом примере.

Каждый уверен, что у него в туалете стоит унитаз. И у подавляющего большинства населения тезис: "Утверждения "унитаз есть в туалете" и "унитаза нет" – равны по силе", вызовет искреннее удивление: "как же так, он же там стоит!".

Реальный случай: один мой знакомый заехал в гости к матери, пошел в магазин, встретил пару друзей детства, попил с ними пива. Возвращается домой, естественно – первым делом в туалет, после пива-то... А там в полу – дырка вместо унитаза. Хотя час-полтора назад был на месте. Представляете, какой был когнитивный диссонанс? В доме – плановый ремонт, меняют сантехнику. Он не знал. Я с этим сталкивался – звонок в дверь, входит небритый мужик, вырывает унитаз и утаскивает его, даже не поздоровавшись. Сначала со всего стояка снимут, и лишь потом новые ставят.

А вот скептик бы не удивился, так как понимает, что наличие унитаза в туалете – это лишь устойчивая последовательность "открыл дверь – увидел унитаз", а вовсе не причинно-следственная связь, обязывающая унитаз быть на месте, когда бы ни была открыта дверь.

Конечно, пример выше – это большей частью шутка, чтобы лучше и ярче запомнилось. Философия – и об этом часто забывают – не имеет отношения к бытовым ситуациям и проч. Философия занимается познанием от общего к частному, как сформулировал еще Шопенгауэр. Поэтому корректным примером о равносильных суждениях является, например, тезис "бог есть". Этому суждению можно противопоставить суждение "бога нет" – оба они недоказуемы принципиально: ни факты, ни какие-либо эмпирические аргументы не могут быть состоятельными в доказательстве существования или несуществования трансцендентальной сущности. То же самое можно сказать и об уже разобранном тезисе о наличии либо отсутствии причинно-следственных связей. Можно также вспомнить известный тезис Б. Рассела о том, что все предметы, когда их никто не видит, превращаются в розовых кенгуру. Вот попробуйте доказать, что они не превращаются...
3. Критика скептицизма

Поскольку скептицизм не просто сложно, но невозможно понять мозгом, который привык не мыслить, а верить, скептицизм критикуют давно и постоянно. Правда, обычно критика относится не к скептицизму, а к тому, что, по мнению критиков, они сами считают скептическими тезисами – так, того же Юма неоднократно обвиняли в том, что он якобы отрицает причинность.

Пожалуй, первым критиком скептицизма можно назвать Августина. С его т.з., существует четыре области, в которых может быть найдено определенное знание: саморефлексия, интроспекция, математика и логические принципы. Однако заметим, что тезис "вы не можете сомневаться в собственном существовании" обозначает лишь существование субъекта – что, действительно, не может подвергаться сомнению, но не относится к скептицизму непосредственно. В любом случае приходится отталкиваться либо от "я есть", либо от "мысль есть": ведь "мысли нет" – это тоже мысль, а если мысль есть – то не "сама по себе", а она кому-либо принадлежит. Понятно, что есть большие (и не решенные до сих пор) сложности с точным философским определением терминов "я", "мысль" и др., но это – уже другой вопрос. Скептицизм, повторюсь, – позиция гносеологическая, а не онтологическая, а "существование "Я"" – вопрос именно онтологический.

Доверие интроспекции как адекватному отражению действительности обозначает доверие своей памяти и своим интерпретациям – что никак не обосновано. Математика – это условные правила, аксиомы и др., не имеющие непосредственного отношения к действительности. Ну и логические формальные принципы в этом отношении полностью подобны математике.

Но, что характерно, Августин был, пожалуй, самым адекватным критиком скептицизма. Давайте посмотрим, до чего дошли другие...

Для начала давайте ознакомимся со статьей "Скепсис и скептицизм" профессора Ю. Муравьева, опубликованной в журнале "Скепсис"[3]. Ее можно назвать вполне показательной: она написана отнюдь не дилетантом, а доктором философских наук, помещена в журнале, который позиционирует себя как скептический, – т.е. отражает распространенный современный взгляд на скептицизм тех, кто интересуется таковым.

В начале статьи Ю. Муравьев отмечает, что цель работы – обозначить значение термина "скепсис" наиболее точно. Для начала автор верно замечает, что в современности у многих сложилось неверное представление о том, что античные скептики лишь "подготовили почву" для Монтеня, Декарта, Юма и др., а затем сразу же переходит к нападкам на Ю.В. Тихонравова, основателя деятельного скептицизма. Об этом направлении будет отдельный раздел, здесь же имеет значение, во-первых, сам факт нападок: то, что они начаты "с ходу", сразу после вступления, а потом повторяются еще, указывает на то, что это – не просто методологическое расхождение, а отрицание из-за эмоционального неприятия. Во-вторых, это подтверждается и сутью претензий: "Идеология всегда деятельна – это система идей, направленная на защиту интересов людей. Какие интересы защищает такой скептицизм? Если никакие, то кому нужен такой скептицизм?"

Процитирую в качестве ответа Руслана Хазарзара (несколько по другому поводу, но тем не менее): "...идеология, как и любой догматический позитив, несовместим со скептицизмом. ... (здесь для сжатости сошлюсь на Шопенгауэра) истинная философия – бесполезна. (Не говоря о том, что, с точки зрения философии, сама польза – штука малоосмысленная.)"

Но чем далее, тем чудесатее, как писал классик, и проф. Муравьев пишет: "различим поначалу скепсис и скептицизм". В качестве "наилучшего и классического по ясности" объяснения он цитирует Э.Л. Радлова: "В сущности, следует различать лишь два вида скептицизма: абсолютный и относительный; первый есть отрицание возможности всякого познания[4], второй – отрицание философского познания. Абсолютный скепсис исчез вместе с древней философией, относительный же развит в новой в весьма разнообразных формах. Различение скепсиса, как настроения, от скептицизма как законченного философского направления, имеет несомненную силу, но это различение не всегда легко провести. Скепсис заключает в себе элементы отрицания и сомнения и представляет вполне жизненное и законченное явление. Так напр., скепсис Декарта есть методологический прием, приведший его к догматической философии. Во всяком исследовании научный скепсис есть живительный источник, из коего рождается истина. В этом смысле скепсис вполне противоположен мертвому и мертвящему скептицизму."

Честно говоря, при прочтении текста в памяти всплывает известное выражение "быть слегка беременной": скепсис, оказывается, может являться "настроением". Хороший подход к философской позиции, ничего не скажешь... Ну а то, что скепсис "как методологический прием" может привести к догматизму – это звучит похлеще, чем "война за пацифизм".

Вообще: никакой скептик не будет вырабатывать критериев истины (а если их не подразумевать, то будет не понятно, что "родилось" – истина или нет). Скептик, говорящий об истине, – тем самым уже не скептик. Ибо истина (в отличие от конвенции) – всегда догматична. Тем более серьезный философ не будет вырабатывать "критериев истины". Истина, нуждающаяся в критериях, – это уже не истина, а нечто другое.

Статья Радлова – чисто заказная, написанная для энциклопедии Брокгауза и Ефрона. Она вполне корректно отражает взгляды интеллигенции того времени на познание и истину, но не более того. Так называемая "новая философия" отвела скептицизму довольно узкое и конкретное место – противодействие теологическим взглядам и выводам, полностью лишив его тем самым мировоззренческого статуса. Ну и, конечно, Декарт, Юм, Кант и далее эволюционисты пользовали "локальный скептицизм": метафизическое познание невозможно, бытие само по себе непознаваемо (Спенсер). Так что Э.Л. Радлов вполне реально очертил то место скептицизма, которое он стал занимать с начала эпохи Просвещения; но разговор-то идет не об истории философии, а о скептизизме per se!

И тут же Муравьев заявляет, что "скептицизм вырастает из скепсиса" и даже что "скептицизм может привести к отрицанию науки". Оригинально. Впрочем, если понимать скептицизм так, как его понимают многие не-скептики, то, поскольку из неверной посылки можно вывести все, что угодно...

После этого критик опять переходит к "скептицизму как настроению", к "локальному скептицизму в определенной области" (нравственный, медицинский и даже некий компьютерный) и так далее, еще раз возмущается Ю. Тихонравовым, рассуждает об обыденном понимании термина (какое отношение "разговоры на кухне" имеют к философии?!) и так далее, вплоть до обсуждения термина "пофигизм". Затем следует смелое заявление: "Теперь мы знаем, что такое скептицизм, чем отличаются различные смыслы этого слова, и каковы оттенки значений всех сопутствующих теорий". Клянусь, что, если бы я не был скептиком сам, то я ничего не понял бы в скептицизме из рассуждений автора статьи, кроме как "есть некий Тихонравов, который мне как кость поперек горла, а термин "скептицизм" многие понимают по-разному". Ну разве еще "Ю. Муравьев не понимает, как можно быть скептиком" – в тексте имеются пассажи о якобы невозможности выбора альтернатив последовательным скептиком (но об этом – в отдельном разделе). И все.

Примечание: так подробно я расписываю эту статью потому, что очень уж показательно в статье отражена позиция того, кто не приемлет скептицизм органически, на уровне подсознания: "Что можно построить на таком шатком фундаменте, как сомнение?". Не удивительно, что подобные воззрения приводят, например, к такому: "граница всепобеждающего скептицизма – это мораль". Вот так. "Требования, иже не прейдеши, вот что полагает конец скептицизму и сомнению". И еще: "Мораль, основанная на "правах человека" – такова, действительно, граница, в которую упрется и которой будет остановлен скептицизм". Мне, как скептику и имморалисту, это попросту смешно. Фридрих Ницще смеется вместе со мной... Вообще, любой разумный при упоминании о "правах человека" лишь скривится в презрительной усмешке – права должны быть заслуженными. Но не будем отвлекаться: я лишь хочу указать на то, как глубоко сидит в людях догматизм – в том числе и этический[5] . Вы только вдумайтесь: профессор, доктор философии, заявляет, что философствовать можно лишь таким образом, чтобы – ни-ни! – не задеть неких эфемерных "прав человека", каковой термин имеет отношение в лучшем случае к юриспруденции (обычно же – к демагогии public relations), но никак не к эпистемологии, о каковой и идет речь.

Чем далее читаешь эту "критическую статью", тем большее возникает удивление: "Скептицизм всегда высмеивали как в господствующей философии, так и в общественном мнении". Вот такие, у нас, с позволения сказать, доктора наук: приводят как аргумент социальный заказ правящей верхушки, а заодно и argumentum ad populum... Любой психолог, прочтя такое, сделает однозначный вывод: даже мозги профессионала в области философии отказываются работать, что означает очень глубокую психологическую несовместимость – проще говоря, попытка примерить скептицизм на себя вызывает мощнейший когнитивный диссонанс, который преодолевается рационализациями, не выдерживающими малейшей критики – но имярек этого не замечает, поскольку вся "мощность" мозга идет на подбор любых аргументов, противоречащих скептицизму – независимо от степени их обоснованности.

Особенно забавно, что в панической критике местами встречаются вполне адекватные места, скажем: "...переосмысленный скептицизм предписывает нам, таким образом, вовсе не отказ от интеллектуальных обязательств, а но только отказ от иллюзорного понимания этих обязательств". Именно так. Но откуда взялось "переосмысление" – не понятно, сказанное относится именно к классическому скептицизму, известному с античности. Новое – это хорошо забытое старое?

Замечу, что в том же номере "Скепсиса" опубликована статья "Идеологическая мода в науке и скептицизм" другого д-ра философских наук – Ю.И. Семенова. Я ее не анализирую здесь по простой причине: на протяжении шести журнальных страниц профессор пишет то, с чем я либо полностью согласен, либо не вижу смысла возражать; но вот о скептицизме как таковом – там ничего нет. Рассуждения о скептицизме появляются лишь в самом конце, причем делаются взаимоисключающие декларации: "Даже если та или иная концепция в общем и целом верна, превращение ее в догму, в которую надлежит слепо верить, с неизбежностью рано или поздно выводит ее за пределы науки" никак не совместимо со "скептицизм ученого не только не исключает, а, наоборот, предполагает убежденность в истинности определенных положений, определенных концепций".

Скептицизм, – повторюсь, – не оперирует понятием "истины" просто по определению.

Но для полноты картины не будем ограничиваться одной публикацией из малоизвестного журнала, давно прекратившего свое существование; посмотрим на аргументы и других критиков скептицизма.

Вот, скажем, Александр Мень: (История религии, т.6, гл.6.):

"Человека, который усомнился во всем, уже ничто не может слишком волновать в этом мире. Он проходит по жизни как гость, как посторонний; он безразличен к ее треволнениям и больше всего дорожит своим покоем. Он не даст втянуть себя в бесплодные споры, которые смущают душу. Ему хорошо в своей скорлупе. Он может снисходительно посмеиваться над бреднями "догматиков".

Правда, оберегая безмятежность души, скептик готов примириться и с "мнениями" людей. Так, Пиррон, хотя и считал, что о Боге ничего определенного сказать нельзя, все же не отказывался от звания жреца в своем родном городе.

Рассказывают, что как-то, спасаясь от собаки, Пиррон залез на дерево, но потом говорил, что действовал импульсивно, а не повинуясь разуму. Однажды философ шел мимо болота со своим учителем Анаксархом, и тот провалился в воду. Пиррон, видя это, преспокойно ушел, считая, что лучше сохранить невозмутимость, нежели тревожить себя, помогая упавшему. Возможно, все это – анекдоты, вымышленные врагами философа, но они верно отражают характер и жизненные установки Пиррона.

Но чаще всего скептицизм казался абсурдным. Ему противилось глубокое, хотя порой и смутное убеждение в том, что истина достижима. Путь Пиррона вел к тупику, между тем как человек искал выхода, искал решения коренных жизненных проблем."

Христианский философ пытается ехидничать, но при этом он не может опровергнуть скептическую позицию, и ссылается – как на аргумент! – на некое "смутное убеждение" в достижимости истины. При этом de facto подразумевается, что существуют некие одинаковые для всех "коренные жизненные проблемы", а их решение всенепременно находится достижением некоей истины. Но, позвольте, – а как именно предлагается отличить истину от не-истины?

Тем не менее у подавляющего большинства людей, включая философов, даже попытка предположить, что "истины нет", вызывает бессознательное отторжение. Что особо забавно – такое поведение характерно именно для западной, европейской цивилизации; восточная с ее традициями буддизма куда более адекватна по отношению к скептицизму.

Весьма неплохой обзор роли скептицизма предлагает Алексей Панич в работе "О пользе и вреде скептицизма для философии":

"В восточнославянской культурной традиции скептицизму очень не повезло. Профессиональные философы внимания скептицизму почти не уделяют; в обыденном же сознании укоренился образ скептика как странного и малосимпатичного существа, которое ни во что не верит[6], все подвергает сомнению, а стало быть, не имеет и никаких идеалов и вообще никакой, если можно так выразиться, жизненной основательности.

С точки зрения советской философской историографии, скептицизм постоянно оказывался "не в фокусе", упорно не вписываясь в "генеральную линию" противостояния материализма и идеализма.

Согласно классическому изречению Протагора, "человек есть мера всех вещей – существующих, что они существуют, и несуществующих, что они не существуют". В последующем развитии античной философии этот тезис, можно сказать, одновременно и оправдался и не оправдался. Оправдался – поскольку античные философы, действительно, ни о чем ином не рассуждали с таким азартом, как о проблеме существования либо несуществования всего на свете: движения, атомов, первоначала, пустоты, богов, знаков, истины, доказательств и проч. и проч. Не оправдался – поскольку итогом этого "взрыва" философской активности стало выдвижение различными школами взаимоисключающих и равно доказательных утверждений по любому из вышеназванных вопросов. Здесь-то и возникает учение скептицизма, как об этом свидетельствует Секст Эмпирик:

Первый из них – это скептицизм "онтологический", согласно которому в самой действительности существует некая область, не относящаяся ни к существованию, ни к несуществованию, а занимающая между ними некую промежуточную позицию[7]. Что же касается второго аспекта, которому и посвящено данное сообщение, то речь здесь идет о более знакомом и понятном скептицизме "гносеологическом", либо же "эпистемологическом". Прежде всего тут необходимо отметить, что скептицизм, как его понимает тот же Секст Эмпирик, призывает вовсе не к отказу от знания, а лишь к отказу от абсолютизации какого бы то ни было знания, так что совершенно невозможно ставить знак равенства между скептицизмом и агностицизмом или, допустим, "нигилизмом" (эта аберрация возникает лишь при восприятии скептицизма сквозь призму "биполярного" культурного сознания).

Впрочем, последовательный скептик не может знать наверняка даже и того, что он ничего наверняка знать не может – так что и агностицизм можно приписывать скептицизму лишь чисто гипотетически."

Строго говоря, вообще нельзя приписывать, так как позиция ignoramus et ignorabimus несовместима со скептицизмом по указанной причине. Вера в существование или вера в несуществование – это все равно вера.

Далее А. Панич описывает поползновения философов воспользоваться скептицизмом, отрицая при этом сам скептицизм как гносеологическую позицию:

"Кант также начинает свою "Критику чистого разума" с уже традиционного принципа "максимального сомнения", и также утверждает, что следование этому принципу приводит его, в конце концов, к абсолютно прочному и незыблемому философскому "основанию": критика, пишет Кант, негативна, но поскольку она указывает нам истинные границы практического применения разума, "то в действительности она приносит положительную, и весьма существенную, пользу" – именно, помещая разум в прочные и основательные пределы человеческого опыта. При этом сам Кант уверяет, что из философии скептицизма им заимствуется лишь "метод", но не сама философская "система". Скептицизм, – пишет Кант, – "есть привал для человеческого разума, где он может обдумать своё догматическое странствие (...), но это вовсе не место для постоянного пребывания; такая резиденция может быть там, где достигнута полная достоверность познания самих предметов или границ, в которых заключено всё наше знание о предметах".

Разница между Кантом и античными пирронистами, по сути, заключается лишь в том, что весь этот глубочайший скептицизм сочетается у Канта со столь же принципиальным и глубоким догматизмом: во-вторых, потому, что Кант, сверх того, вводит a priori ещё и необходимые человеку практически "регулятивные идеи" чистого разума, к числу которых прежде всего относятся идея "я" (души), "понятие мира вообще" и, наконец, "понятие разума о Боге"."

Ну и каково вам "совмещение" скептицизма с догматизмом? В том-то и трагедия человечества, что даже великие мыслители большей частью неспособны отбросить шаблоны. Тот же Кант, блестяще опровергнув схоластические "доказательства" существования бога, тут же спохватился и изобрел свой категорический императив.

Совсем уж наглядно-показательно выступает на эту тему А.О. Демин ("Новая пирронида"):

"Для скептика нет ничего труднее, чем размышлять на свободную тему. Мысль его не имеет двигателя внутри себя. Ничто внутреннее не побуждает его высказываться о вещах, ибо высказывание по природе своей противоречит скептическому мировосприятию, поскольку выделяет из безразличного континуума действительности ту или иную часть, без достаточного на то основания. Скептик любит поспорить, придумать апорию, посадить противника в лужу. Сам же в луже сидеть не любит, самолюбив, как сто чертей.

Скептик не способен выбрать между добром и злом, а главное – совершать поступки, соответствующие такому выбору.

...скептик, уставший от изнурительного эквилибра между идеологиями, есть потенциальный приверженец любого знамени, любого авторитета, лишь бы "не думать".

Скепсис – тоска об очевидном. О том, что убеждало бы до убеждения. Что было бы достаточным основанием для суждения, не требуя, в свою очередь, достаточно основания для себя. Что было бы одинаково приемлемо для любого рассуждающего о любом предмете. Это – пребывание разума вдали от догмата. Души – вдали от веры.

Порог – не место для жилья. Для жилья нужен дом. Скептик не может его построить. Это – дело уверенных и убежденных, к которым он не относится по определению. Время выбирать между пустынию и храмом, скепсисом и догмой, – не за горами."

Мне, честно говоря, просто лениво разбирать психологию критика – sapienti sat. Но обратите внимание на – как показательно! – призывы к вере и догматам. А заодно и на непонимание того, как можно что-то выбирать, не веря в "истинность" выбора.

Menschliches, Allzumenschliches...

В том же направлении вещает и Николай Бердяев в своей "Философии свободы":

"Прославленная научная добросовестность, научная скромность, научное самоограничение нашей эпохи слишком часто бывает лишь прикрытием слабости, робости, безволия в вере, в любви, нерешительности избрания.

Скептицизм есть прежде всего дефект воли.

Паскаль был интеллектуальным скептиком, но он же был и верующим, т.е. преодолел скептицизм волевой, свободно избрал себе предмет любви. Требования, которые обычно предъявляют скептики к вере, поражают своей нелепостью, своим непониманием природы веры. Скептики требуют от веры гарантий, т.е. упраздняют сущность веры, хотят знания.

Скептики прежде всего должны отречься от своих требований к вере, тогда лишь можно с ними говорить о вере. Многие говорят, что хотели бы верить, но не могут.

Объект познания, вековечная цель его – бытие и его тайны – утеряны в рассудочной и критической философии.

Господство гносеологии и есть болезненная рефлексия, раздвоенность, неуверенность в себе. В конце концов, власть гносеологии есть порождение скепсиса. Живая и сильная вера исключает возможность болезненной рефлексии, а следовательно, и разъедающей волю гносеологии. Вечно рефлектирующая гносеология есть безволие, и воля должна положить этому предел. Творческая воля должна вновь дать место онтологии, исследованию тайн бытия без этой вечной оглядки, раздвоения, рефлексии, без вечного сомнения в возможности познания и в реальности бытия. Состояние нашей воли, нашего цельного духа должно быть изначально твердым, упорным, непоколебимо уверенным, исключающим всякий скепсис, всякую рефлексию, всякое разъедающее сомнение.

Интеллектуально, рационалистически нельзя преодолеть скепсиса и скептическую рефлексию, можно лишь укрепить их. Скептическая рефлексия побеждается целостным духом и крепкой волей. Волевой скепсис и опасен, он и отдает во власть интеллектуализма...

Скептицизм, рефлексия, вечная оглядка на себя да будут признаны позорными и волею к новой органической эпохе да будут вытеснены с лица земли. ... Только вера знает, что рефлексия критической гносеологии над тем, реально ли бытие и может ли оно быть познано, есть ложь."

Абстракт этого потока сознания может быть сформулирован очень кратко: отход от скепсиса является интеллектуально несостоятельным (признает сам Бердяев); но скептицизм так ужасен для привыкших к вере, что его всенепременно надо преодолеть волевым усилием и уверовать во что-либо[8] "без этой вечной оглядки". Ну как тут не вспомнить Мартина Лютера: "Разум есть величайший враг веры, он не является помощником в делах духовных и часто борется против божественного Слова, встречая все, исходящее от Господа, с презрением"?

В качестве совсем уж клинического примера подобной критики скептицизма процитирую Эндрю Коэна[9]:

"Но этот секрет имеет и другую сторону. Если человек не верит в то, что совершенство реально достижимо, реально осуществимо в этой его земной жизни, он и не относится к этому серьезно. В отсутствие серьезности он позволяет себе оставаться беспечным, не беспокоя себя необходимостью решать ключевые вопросы своей жизни. Ничтожно число тех, кто реально хочет достичь Цели духовного пути. Что же препятствует человеку, что лишает его устремление серьезности и глубины? То, что при абсолютной устремленности необходимо непредвзято взглянуть на все свои убеждения и установки. А для того, чтобы увидеть свои убеждения и стереотипы в истинном свете, человек должен стать необычайно открыт, уязвим, искренен и беззащитен. Эта открытость оказывается краеугольным камнем в достижении успеха в духовном пути. Став уязвимым и беззащитным, человек ощущает свою неразрывную связь со всеми людьми, со всей жизнью. И единственным способом обретения этого единства является доверие – освобождение от всяческого безверия, скепсиса, цинизма. Достичь конечной Цели духовного пути, Освобождения, совершенства, возможно лишь открытостью и доверием. Доверие – это единственный путь, ведущий от эгоцентризма к единению с Истиной.

Открытость и доверие, которых искренняя устремленность к Совершенству требует от человека, таят в себе угрозу, опасность и риск. Реальное переживание Бога, Абсолюта, Истины – настолько всесокрушающе и необъятно, что многие, даже учуяв близость Истины, предпочитают держаться от Нее на почтительном расстоянии. И этим расстоянием оказывается убежденность в невозможности реального познания Истины и того Единения со всем Бытием, которое Она приносит.

Неверие предохраняет человека от необходимости серьезно взглянуть на все аспекты и все потайные уголки своей жизни. Понимание этого скрыто от человека. Его циничные умозаключения, его скепсис относительно того, что Абсолютно и Совершенно, изолирует человека от всякой возможности соприкосновения с тем, что Совершенно и Абсолютно."

Аж слезу прошибает... Вот только вопрос "а откуда узнать, что Истина – это именно она, а не иллюзия" ненавязчиво так проигнорирован. "Что характерно" © В. Корнеев.

Ну и напоследок – еще экземпляр в нашем паноптикуме критиков скептицизма – А. Хоцей с его статьей ""Есть ли бог?" (Философский анализ проблемы)"[10]. Пожалуй, в этой, с позволения сказать, философской работе, собраны все штампы того, что приписывают скептицизму в меру своей недоразвитости, а затем с пафосом опровергают.

Ну, скажем, из самого начала: "Течение, отрицающее существование истины, называется "скептицизм"."

Скептицизм не отрицает существование истины. Он к ней относится скептически. Совсем для альтернативно одаренных – скептицизм гласит: "Может быть, это истина, но в данный момент мы не имеем оснований это категорически утверждать".

"Ведь истина – однозначное суждение."; снова задаю вопрос "электрон – это волна или частица?"

"Позднее скептицизм возродился под названием агностицизма." – Агностицизм, в отличие от скептицизма, утверждает, что мы не только не можем что-то знать абсолютно точно, ни и никогда не сможем узнать.

Далее идет клиника (извините, но цитируемое действительно попадает не в категорию философских дискуссий, а именно под анамнез у психиатра):

"…в защиту тезисов скептиков и агностиков выступают одни только выводы, порожденные кажущимися, то бишь ложно понятыми противоречиями мира. Да, все так и есть: реальный мир одновременно и конечен, и бесконечен; пространство, действительно, и прерывно, и в то же время – непрерывно. Мышление способно данные характеристики мира обнаружить, но у скептиков оно оказалось еще не в состоянии их переварить и правильно соединить. Это было первое спотыкание философии о сложность мироустройства и первое младенческое ее падение, выразившееся в усомнении в способности разума вообще что-либо познавать как истинное. … Противоречия эти на самом деле, повторяю, ложны. Они были сформированы в результате некорректных мыслительных операций, в результате спутывания разных предметов мышления. О чем я, возможно, как-нибудь напишу более подробно, но значительно позже."

Обратите внимание на классическое "вы ни разу не правы, это очевидно, и доказывать я вам это не буду". И не менее классическое: "Но, конечно, могу доказать без проблем, но только как-нибудь потом. Совсем потом.".

А заявления о том, что мир-де одновременно обладает свойством Х и не-Х – также классика. Та самая диалектика Гегеля, о которой К. Поппер писал[11]: "Очевидно, что такая позиция закладывает фундамент для чрезвычайно опасной разновидности догматизма – для догматизма, которому уже не надо бояться критики. Ведь всякая критика в адрес любой теории должна основываться на методе обнаружения противоречия – в рамках самой теории или между теорией и фактами... Я назвал бы этот метод железобетонным догматизмом."

Собственно говоря, всю свою "критику" Хоцей основывает на утверждении "Свой тезис скептицизм утверждает как истину", что очевидно противоречит скептицизму на уровне определения.

Этот пример приведен мной как иллюстрация несовместимости